Читать
Моей маме,
Тамаре Матвеевне Минаевой,
посвящается…
«ЗА ВСЁ В ТРЕВОГЕ…» МНЕ БЛИЗКА ЭТА ЁМКАЯ ФОРМУЛА ДЕТСТВА, РАСТВОРЁННАЯ В КНИГЕ БОРИСА МИНАЕВА С НЕНАВЯЗЧИВОСТЬЮ САМОЙ ДОСТОВЕРНОСТИ.
Виктор Ерофеев
ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ ОЧЕНЬ МАЛО. ЕСЛИ, НАПРИМЕР, СУДИТЬ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ, ТАКИХ ЛЮДЕЙ ВООБЩЕ НЕТ. БОРИС МИНАЕВ, — ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ДРУЖБОЙ С КОТОРЫМ Я ГОРЖУСЬ ВОТ УЖЕ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА, — СМОТРИТ НА МИР ГЛАЗАМИ ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА. КАК ОН СОХРАНИЛ ТАКОЙ ВЗГЛЯД — ЗАГАДКА.
Андрей Максимов,
драматург, ведущий программы «Ночной полёт»
ЛЮБЛЮ БОРИСА МИНАЕВА, ЛУЧШЕГО СОВРЕМЕННОГО ПРОЗАИКА ИЗ ДО СИХ ПОР НЕНАПЕЧАТАННЫХ, ДА И ВООБЩЕ ЛУЧШЕГО. ЕГО РАССКАЗЫ — ЭТО СЕРЬЁЗНАЯ ПРОЗА, ПОСЛЕ ЗНАКОМСТВА С КОТОРОЙ ЛЮБОЙ РЕБЁНОК НАЧНЁТ ПОНИМАТЬ, ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО СЛОВА.
Ольга Корф,
директор московского Дома детской книги
Я ЗНАЮ ЕГО ДАВНО. ОЧЕНЬ ДАВНО. ОН ВСЕГДА КУДА-ТО УБЕГАЛ, КУДА-ТО ПРЯТАЛСЯ, СКОЛЬКО СЕБЯ ПОМНЮ. СЕЙЧАС ВОТ СПРЯТАЛСЯ В ЭТУ КНИЖКУ. НАДЕЮСЬ, ВСЕ МЫ ПОЛУЧИМ ОТ ЭТОГО СВОЁ УДОВОЛЬСТВИЕ.
Валентин Юмашев
ТРОГАТЕЛЬНО ТИХИЙ ЧЕЛОВЕК БОРЯ МИНАЕВ РАБОТАЕТ ПИСАТЕЛЕМ. НА ЗАТОПТАННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ТЕМ, МНОГОКРАТНО ИЗУРОДОВАННЫХ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ, СЛОВ, ПРОТЁРТЫХ ЕЮ ДО ДЫР.
НО СТОИТ ПОГРУЗИТЬСЯ В ПРОЗРАЧНУЮ РЕЧКУ ЕГО ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ, В ЕГО ПРОСТЕНЬКУЮ ИНТОНАЦИЮ, ТРОГАЮЩУЮ ТЕБЯ ИЗНУТРИ ЗА РЕБРА (ТАКОЙ БОЛЬШЕ НЕТ НИ У КОГО, БЫЛА У ГАЙДАРА, А СЕЙЧАС НЕТ), НАЧИНАЕШЬ ВДРУГ ПЛАКАТЬ И СМЕЯТЬСЯ, ОТ ОПРОКИНУВШЕГОСЯ НА ТЕБЯ МИРА, КОТОРЫЙ, КАК ТЫ ДУМАЛ, УЦЕЛЕЛ ЛИШЬ В ТЕБЕ. ОТ МИРА, КОТОРЫЙ ИСТАЯЛ, ОСТАВИВ НЕЖНЫЕ ЦАРАПИНЫ НА СЕРДЦЕ.
Владимир Чернов,
главный редактор журнала «Огонёк»
КАЖЕТСЯ, НОРМАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ РЕБЁНКА — ЭТО КОГДА ОН ХОЧЕТ ВЫРАСТИ. СТАТЬ БОЛЬШИМ. ГЕРОЙ БОРИСА МИНАЕВА НЕ ХОЧЕТ ВЫРАСТИ. ОН ХОЧЕТ СТАТЬ МАЛЕНЬКИМ. НЕ ПРОСТО ОСТАТЬСЯ РЕБЁНКОМ, НО «СТАТЬ ЕЩЁ МЕНЬШЕ». МЕНЬШЕ МУХИ. ТО ЕСТЬ КАК БЫ ВООБЩЕ ИСЧЕЗНУТЬ.
ЭТО ИНТЕРЕСНОЕ САМООЩУЩЕНИЕ У СУЩЕСТВА, ПОЯВИВШЕГОСЯ НА СВЕТ, КОГДА УЖЕ С ДЕСЯТОК МИРНЫХ ЛЕТ МИНУЛО ПОСЛЕ ПОБЕДЫ В БОЛЬШОЙ ВОЙНЕ, КОТОРАЯ, КАК ВЕРИЛОСЬ, БЫЛА ПОСЛЕДНЕЙ, И ВПЕРЕДИ ПРОСТИРАЛИСЬ СВЕТЛЫЕ ДАЛИ, ОТКРЫВАЛИСЬ ВСЕ ПУТИ.
ЕСЛИ ЖЕ БЕЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО НАРКОЗА, ТО ПРОСТО НОРМАЛЬНЫЙ БЫЛ МАЛЬЧИК, «С ОБЫЧНОЙ ВНЕШНОСТЬЮ, ДОВОЛЬНО СНОСНОЙ СУДЬБОЙ И ДОСТАТОЧНО ОПРЕДЕЛЁННЫМ БУДУЩИМ». С ЖИВЫМИ РОДИТЕЛЯМИ, ДОБАВЛЮ Я, ЧТО ТОЖЕ НЕ ВСЕМ ПОКОЛЕНИЯМ ДАВАЛОСЬ ДО НЕГО.
А В ГЛУБИНЕ — МУЧАЕТСЯ СОВСЕМ ДРУГОЙ: «ИЗДЁРГАННЫЙ, ПОТЕРЯВШИЙ ВЕРУ В ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕК», КОТОРОМУ ВПОРУ «ЕСТЬ ЗЕМЛЮ» ИЛИ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ПЫЛИНКУ. ПОЧЕМУ? ПОТОМУ ЛИ, ЧТО ДЕТСКИЕ ИГРЫ В НОРМАЛЬНОМ МОСКОВСКОМ ДВОРЕ БЫЛИ ПРОПИТАНЫ, КАК ЯДОМ, ЖЕСТОКОСТЬЮ И НАСИЛИЕМ? ИЛИ ЗАПРЕДЕЛЬНЫМ СОЗНАНИЕМ БОРИС МИНАЕВ ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО ЖИЗНЬ СТРАШНА, ЧТО ПОДСТУПАЮТ «МЯТЕЖИ И КАЗНИ», ЧТО «СВЕТЛАЯ ПОЛОСА» — ВСЕГО ТОЛЬКО ПОЛОСА?
Лев Аннинский
В детстве меня называли Мамин Хвостик. Это обидное прозвище возникло неслучайно. Я действительно мог ходить с мамой куда угодно, стоять в любой очереди, скучать в парикмахерской и химчистке, лишь бы быть рядом с ней.
Очень мне нравилась моя мама.
Нравилось главным образом то, что рядом с ней я переставал бояться. Ничего мне было не страшно. А вот как только мама куда-нибудь отходила — пробить чек в кассе, или в парикмахерское кресло, я начинал ужасно беспокоиться — вдруг она куда-нибудь пропадёт?
Но она не пропадала — возвращалась всегда вовремя.
Это чудесное мамино свойство очень сильно меня поражало. Иногда, если мы просто шли по улице, я забегал немножко вперёд и смотрел на маму издали: как она идёт. Шла она тоже очень красиво, постукивая каблучками. И несла легко самую тяжёлую сумку. И всегда улыбалась мне издали.
Если мама уставала и ложилась отдохнуть, я тоже забирался рядом с ней. Но долго лежать просто так не мог. Скоро начинал ворочаться, вздыхать. И тогда мама спрашивала меня сонным голосом:
— Ну, чего елозишь?
А я отвечал:
— Ничего. Расскажи чего-нибудь.
Мама вздыхала, думала.
— Ну, что тебе рассказать? — говорила она. — Жил-был волшебник… Построил он однажды дворец. И думает: кого бы в нём поселить?
Я начинал ещё больше елозить, только от удовольствия.
— Ну-ка, тихо! — говорила мама.
— Ну вот, построил он дворец и думает: дай-ка я в нём поселю самого послушного мальчика, который кашу хорошо ест, маме помогает и долго играет один.
…Постепенно становилось темно. Мне очень хотелось, чтобы мама подольше не зажигала свет. Так было лучше — лежать в темноте и слушать сказку.
— Да, — говорила мама. — Искал-искал он такого мальчика, но никак найти не мог. И тогда…
Мама задумывалась.
Я тихонько подталкивал её в бок.
— Чего толкаешься? — недовольно говорила она. — Я сказку вспоминаю… Знаешь что, давай я тебе лучше стихи почитаю.
— Давай, — тихо соглашался я. Мама редко рассказывала сказки до конца. Обычно они у неё кончались в самом начале. А я привык к этому и не обижался.
— Значит, так, — говорила мама, — слушай:
Как ныне сбирается вещий Олег,
Отмстить неразумным хазарам,
Их села и нивы за буйный набег,
Обрек он мечам и пожарам…
— Тебе всё понятно? — интересовалась мама.
— Понятно, — говорил я. — Дальше рассказывай.
— Ну вот, — говорила она. — А дальше встречает он одного волшебника и тот ему говорит: ты, князь, умрёшь от коня своего.
— Как это — от коня? — не понимал я.
— Ну вот, так вот — от коня! — сердилась мама. — Непонятные слова понимаешь, а простые нет! Ладно, давай я тебе спою…
И она начинала петь.
https://www.youtube.com/watch?v=o5nKfYTfk6Q
Там вдали за рекой загорались огни…
В небе ясном заря догорала…
Сотня юных бойцов
Из будёновских войск
На разведку в поля поскакала…
Я слушал песню, затаив дыхание. Лучше всего у мамы получались песни. Она пела их спокойно, не то чтобы уж очень громко, но звучно.
Я хорошо представлял себе сотню юных будёновцев, и вещего Олега в командирской тужурке впереди, и злого волшебника, который целился в него из винтовки с оптическим прицелом, и много разного, а потом ещё вороного конька, который склонял гриву не то над Олегом, не то над самым юным, очень красивым красноармейцем…
— Господи, ночь уже, а отца всё нет! — говорила мама, вставала и включала люстру.
Далёкий мир исчезал. Я зажмуривал глаза от яркого света. Но и в близком мире мне жилось рядом с мамой совсем неплохо. Я бежал следом за ней на кухню. Тут было очень интересно. Текла из крана шумная вода, мама резала капусту, крошила хлеб и размачивала его в воде, делала сразу котлеты и щи, крутила мясорубку и слушала радио.
— Мам: а что вкуснее, щи или борщ? — спрашивал я.
— Отстань, — говорила она.
А я был счастлив. Я мог вечно сидеть вот здесь, слушать последние известия, смотреть в окошко и глядеть, как мама работает.
— Мама: а спой ещё, — просил я.
Мне очень хотелось, чтобы далёкий и близкий мир как-нибудь совместился. И мама не ругала меня, она опять начинала петь!
Дунай, Дунай, поди узнай,
Где чей подарок…
— красиво выводила она.
…Но больше всего я любил спрашивать маму о чём-нибудь.
Источник: https://www.litmir.me/br/?b=269256&p=1
Литературный иллюстрированный журнал для детей “Кукумбер”
Минаев Борис — Дерево
Художник: Козлова Юлия
Я стоял у дерева и бросал в него ножички. То есть ножичек у меня был один. Это так называлось – бросать ножички. Дерево было одно, и я был один. Никто не вышел гулять в такую жару. Все сидели дома и пили холодный компот.
«Ну конечно, – думал я, – как играть, так все бегут, а тренироваться никого нет. Тренироваться же надо». И я тренировался. Были тогда такие фильмы, где очень точно бросают ножички. Просто чудеса какие-то – бамс, и нет человека. Дерево стояло и смотрело мне в глаза. Но я этого не замечал. Передо мной был враг.
…Ножик у меня был плохой. Кухонный. С деревянной ручкой. Я выпросил его у мамы.
Это было бы странно, но только не для нас с мамой. Просить пришлось три дня, начиная с четверга. Мама плакала, стучала меня книжкой по голове, жаловалась папе, но я просил и просил. Я хотел научиться бросать. Стрелять же учиться нельзя. А ножички бросать можно. Это уже настоящая тренировка.
Я просил перед сном, наутро, после школы и перед обедом. Папа молчал. Он знал, что если будет молчать, то, возможно, они меня победят. Как только он открывал рот, чтобы сказать что-нибудь за или против моего желания, тут же у них там всё нарушалось.
Мама кричала на папу: «Помолчи, пожалуйста!»…
Я трындел три дня, что мне нужно всего полчаса, что тренировка это важное дело. Что я пока не хожу ни в какую в секцию и должен вообще ну хоть как-то тренироваться. На третий день мама завыла волком (волчицей) и стала выкидывать ножи из шкафчика.
– Этот? Этот? Этот? – кричала она драматическим голосом.
Я молчал.
Папа выбрал самый легкий, самый не острый, самодельный – маленький с деревянной ручкой — и с сомнением посмотрел на меня.
– А если не попадёшь? – строго спросил он.
– Отстань! – крикнул я и начал зашнуровывать ботинки.
Это целое дело – плохо зашнуруешь, потом будешь мучаться в самый неподходящий момент.
Первый раз я бросил ножичек и чуть не заплакал.
– Дали! – чуть не плакал я. – Тоже мне дали. Тоже мне добренькие. Дали! Разрешили! Сами бросайте таким барахлом…
Но идти назад просить другой ножичек не было никаких сил. Мама смотрела из окна во двор, как я стою и бросаю. Мысли у неё были такие: ну вот, все смотрят – у Марины парень вырос, стал бандитом. Стащил из дома нож. Тренируется убивать людей. Какой стыд!
А нож у меня никак не втыкался, ещё больше стыд. Бандит-бандит, а руки не из того места растут. Мама была пунцовая уже, наверное. От двойного стыда.
Я бросал и бросал. Дереву было уже, наверное, лет сто. Или восемьдесят. Или шестьдесят. Дерево было тополь. У него на желтых высохших листьях вечно болтались какие-то прошлогодние серёжки. А в июне из него летел пух. Все чихали. Я чихал. Словом, тупое было дерево. Большое. Толстое. Сердитое. Я бросал в него ножички с чувством, с толком, с расстановкой.
Я просто считал, что дерево уже вообще-то неживое. Ну вот у нас перед домом были разные палисадники. Там росли совершенно живые растения, всякие побеги и злаки. То какие-то ромашки жёлтые в полтора метра, то трава. То саженцы. Саженцы были ещё совсем тощие. На них пробивались редкие листочки. Они были кривоватые и тянулись к солнцу, когда оно было.
Сразу видно, что саженцы живые.
Если бы я был друг природы, я бы их поливал. Но я был во дворе только жильцом, и саженцы поливал дворник из шланга. А это дерево никто не поливал. Скорее, это уже был просто какой-то пень огромной величины.
Я злился на дерево, потому что ножичек у меня никак не втыкался.
Я подошёл погладил кору. Кора была теплая. Я отрезал кусочек и разжевал.
Вернуться домой? Кинуть лениво ножичек на стол: да ну, не втыкается. Но папа! Папа начнёт свои шутки… И мне опять захочется его убить. А убить его у меня рука не поднимется.
Ножички вообще-то делают из гвоздей-гигантов. Есть такие гвозди-гиганты. Их кладут под трамвай. Трамвай едет со своим страшным шумом по рельсам – потом вжик: на дне рельса лежит нож. Длинный, узкий, тяжелый. Он переворачивается в воздухе один раз. И впивается в дерево.
Трамваи ходят прямо по улице, на которой мы живём. Пойти найти на стройке ржавый гвоздь… Пойти вырвать ржавый гвоздь из старого бревна. Шатать, шатать, как зуб, и он выйдет из чёрного трухлявого дерева, с трудом, с неохотой. Конечно, он ржавый, но это снаружи. Внутри он ещё железо. Толстое, большое железо.
Я представляю себе старый ржавый гвоздь и зажмуриваюсь. По виску течёт пот. Солнце. Май. Полдень. Мама устала смотреть из окна. Мама больше не смотрит. Я свободен.
Дождаться, пока нет машин…
Выйти на середину.
Наклониться.
Ощупать ложбинку. Почувствовать, как дрожит старый рельс.
Где-то там, внизу, на Шмитовском, начал идти трамвай.
Он ещё только идёт, а тут уже всё гудит.
…Хлоп!
Что это? Ножичек воткнулся! Пока я думал и машинально его бросал, он взял и воткнулся, гад. Не гад, а молодец. Ничего, что рукоятка легкая, что лезвие кривое, что сточился от мяса и рыбы, и картошки, и редиски, и хлеба… Он мой настоящий любимый ножичек. Он врезался, вонзился, впился, вошёл, въехал, вогнался, по самую аж по рукоятку, наверное…
Ну и тут во двор – естественно – вышел Колупай. Я его и заметить-то не успел, до того меня солнце ослепило.
– Ножички бросаешь? – заорал он метров, наверное, за тридцать.
Я вздрогнул.
– Попадаешь? – орал Колупай, неумолимо приближаясь ко мне строевым шагом морского пехотинца.
Я пригласил Колупая полюбоваться, как засел в дереве мой несравненный ножичек с деревянной фирменной рукояткой.
– Где? – тупо спросил Колупай.
– Да вот же… – начал я и осёкся.
Мой кривой кухонный предмет валялся в пыли. Значит, ничего он не впился, а так, слегка зацепился за кору. А потом ветер дунул, и он блюмк, и лежит.
– Этот, что ли? – Колупай ковырнул ножичек носком ботинка.
– Рукоятка легкая — раз! Лезвие кривое – два! Неострый – три! – и Колупай с трех шагов (гад) вонзил свой клинок в ствол.
Вот у него был какой надо! Да ещё свежий, незатупленный…
– Вынь, – Колупай, посмеиваясь, кивнул на свой ножичек.
Рукоятки у таких ножей ведь нет. Уцепиться не за что. Я тянул его, тянул – еле вытянул.
– Понял, как надо?
…Колупай отошёл на те же десять шагов и начал кидать свой ножичек в тополиную шкуру.
Тополь тупо вздрагивал от каждого удара. С него даже начали облетать прошлогодние серёжки.
Бамс. Бамс. Бамс.
– Учись, студент, пока я жив, – лениво сказал Колупай. И дал мне попробовать. — Вот чем надо тренироваться!
Я взялся за трамвайный ножичек с опаской и восхищением. Сильная, конечно, вещь. Длинная, узкая рыба. Маленькое хищное остриё. Вес хороший. Чёрная гранёная сталь.
Я кинул. Колупаевский ножичек лениво воткнулся, подумал и рухнул вниз.
– Не умеешь… Смотри.
Он поднял его с земли, подбросил на ладони и с разворота изящно, несильно и точно послал в самую серединку ствола.
Да, взмах нужен. Привычка. Глазомер. Ощутить в ладони. Привыкнуть. Ну чему я могу научиться за один раз? Только так… Попробовать. Почувствовать.
Я кинул и промахнулся. Вздрогнул и застонал старый деревянный забор, который стоял прямо за деревом. Это было совсем ужасно. Тополь был в три – наших с Колупаем – обхвата. Промахнуться было трудно. Колупаевский ножик валялся возле забора и обиженно сверкал, замызганный пылью.
– Ты чё, дурак? Не умеешь – не берись!
Колупай легко замахнулся и всадил свой ножичек тополю прямо между двумя складками коры.
И опять солнце вышло из-за облачка. И обожгло. И тут вдруг со мной случился какой-то удар.
Я представил себе как мы, я и Колупаев, всаживаем ножички в старого больного человека. А он молчит. Терпит.
Я взял у Колупая его чёрный трамвайный ножичек и забросил на крышу трансформаторной будки. Оттуда достать его будет трудно. Даже мячи оттуда не возвращаются. Не то что ножички.
Колупаев сгрёб меня в охапку и отвёл за угол.
– Двадцать пять матросских щелбанов, – деловито сообщил он мне. – Будешь орать, прибавлю штрафных.
Руки у Колупаева большие. Как у его отца, шофёра. Оттяжка великая. Каждый щелбан как легкий нокаут. А ты молчи. Всё плывёт перед глазами. А ты молчи, друг природы. Лоб болит страшно, слёзы хлещут сами без спроса, а ты молчи.
– Зачем ты это сделал? – спросил меня Колупаев, когда закончил свою страшную месть. – Ты больной? У тебя папа больной? Может, ты ещё хочешь?
– Он здесь стоял, – я обвел руками наш двор, — когда ещё ничего здесь не стояло. Здесь, может, коровы паслись. Здесь, может, огороды были с картошкой. А он уже стоял. Может, он ровесник Трёхгорной мануфактуры. Может, он ровесник футбольного клуба «Спартак». Может…
Тут я прекратил свою речь, потому что вдруг понял, что Колупаев совершенно меня не слышит. Он смотрит на тополь.
Во взгляде Колупаева было неподдельное чувство. Восторга. Восхищения. И любви. Он совершенно забыл о своем ножике. Но от этого для меня не последовало ничего хорошего.
Мысль о том, что тополь – народное достояние нашего двора, совершенно потрясла Колупаева.
– Ты гад, гад! – кричал он. – Я тебе ещё матросских надаю! Это ты придумал тренироваться…
Он бежал за мной и махал руками. Но я почему-то его не боялся.
Я шёл домой, размышляя о том, что на тополь надо повесить табличку. Типа «охраняется государством». Но табличку в тот раз мы так и не повесили. А зря.
Очень зря.
Источник: http://kykymber.ru/stories.php?story=1922
Додо Вадачкориа – Вишнёвое дерево при свете луны
Здесь можно скачать бесплатно “Додо Вадачкориа – Вишнёвое дерево при свете луны” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Детская проза, издательство Детская литература, год 1987.
Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание “Вишнёвое дерево при свете луны” читать бесплатно онлайн.
Рассказы известной грузинской писательницы во многом автобиографичны. С любовью, поэтично воссоздаёт она картины быта предвоенной грузинской деревни, семьи, где всех объединяет глубокая любовь и взаимное уважение. Читатель видит, как взрослеет главная героиня рассказов — фантазёрка, живая, отзывчивая девочка, детство которой обрывается 22 июня 1941 года.
Додо Вадачкориа
Вишнёвое дерево при свете луны
Я приехал в гости к Додо́ Вадачко́риа в город Тбилиси, чтобы продолжить работу над переводом её книги рассказов о детстве.
Хотелось своими глазами увидеть те места, где прошли юные годы автора, подышать воздухом её далёких воспоминаний.
Ведь почти каждый писатель в отличие от людей других профессий проживает, как минимум, две жизни вместо одной: первый раз — наяву, второй раз, когда пишет воспоминания о своих, уже прожитых днях детства.
Вскоре после приезда вместе с Додо мы гуляли по улицам Тбилиси. «Вот новый город, — говорила она, — а вот таким он был в дни моего детства: старые дома, отремонтированные и покрашенные в яркие тона, и бесконечные балконы и балкончики, придающие постройкам воздушность и даже какую-то своеобразную невесомость!.
.» На машине мы объезжаем окрестности города — окрестности тоже изменились, но меньше, чем сам город… Едем в местечко Каджо́ри!.. Местечко, где Додо была ещё не Додо, а Джанико́. Едем в детство. Местечко тоже изменилось, но ещё меньше, чем сам город и его окрестности.
Родительский дом, в котором была аптека, совсем обветшал (хотя и сегодня в нём, как и прежде, местная аптека). Говорят, что и аптеку снесут, а жаль. Можно было бы сохранить. Чужая жизнь встречает Додо в её когда-то родном доме. Переступаем порог. В комнатах живёт сотрудница аптеки.
Додо пытается понять и уяснить значение всего, что попадается на глаза. Взгляд её грустнеет. Что видят сейчас её глаза? Что с чем сравнивают? Узнают и не узнают? Я замечаю, как сосредоточена Додо. «Что она сейчас переживает? — спрашиваю я сам себя и сам себе отвечаю: — Как что?..
Те рассказы, которые она уже написала, и те рассказы, что она ещё напишет о своём детстве и юности…»
Я вспоминаю слова из письма, которое получил от Додо перед самым отъездом из Москвы. «…Дорогой Валерий! — писала она. — У каждого человека бывает в жизни нечто желаемое и заветное, где бы он ни находился, эта мечта всегда с ним, во сне и наяву, она становится неотделимой частью его существования…»
Мы идём по улочкам Каджори, и Додо то улыбается, то смеётся, то становится серьёзной это значит, что постоянные спутники её детства, верные друзья безвозвратно ушедших лет и сейчас рядом с нею. Это они вместе с нею по-прежнему смеются, поют, мечтают, влюбляются, смотрят на ослепительно бирюзовое небо, подёрнутые дымкой тумана синие горы.
Радуются белоснежным ландышам и нежным фиалкам, снова вместе составляют огромные букеты маков. В трескучие зимние морозы прокладывают путь в хрустящем снегу и замёрзшим пальцем выводят на снегу знакомые имена.
Так же бережно повязывают друг другу красные пионерские галстуки и, не переводя дыхания, взбираются на высокие, очень высокие горы, чтобы оттуда, может быть, дотянуться до сверкающей луны…
Иногда воспоминания Додо как бы материализуются, когда на её пути встречается какой-нибудь или пожилой мужчина, или женщина — друзья детства!.. Есть о чём поговорить!.. Есть что вспомнить! Начинается оживлённый разговор на грузинском языке. Я с удовольствием прислушиваюсь к его звучанию и жалею, что эту грузинскую музыку не услышат русские читатели…
Под вечер мы возвращаемся в Тбилиси. Полный благотворных и всё оживляющих впечатлений, я сажусь за работу.
В. Медведев
Белое платье в синий горошек
Ну, как же это я не догадалась загодя нарядиться в своё любимое белое платье в горошек, а теперь поезд уже подходил к станции с оглушительным свистом и остановился, будто еле сдержал себя.
С правой стороны показались кудрявые горы моей деревни. Не совсем нормальный Шали́киа с таким счастливым выражением на лице встречал поезд, будто каждый вагон был набит его родственниками.
— Доброго вам здоровья, батоно![1] — поздоровался он с дядей Гри́голи и взял у него багаж. — Опять привёз к нам эту девочку? — Он раскрыл огромный рот и, скосив глаза, обнажил свои жёлтые длинные, как у лошади, зубы. — На фаэтоне поедете или автомобилем? — спросил Шаликиа, словно его и фаэтон, и автомобиль стоят у вокзала и он повезёт вас, на чём вы пожелаете.
— Кто нас раньше встретит, на том и поедем, Шаликиа мой, — ответил дядя и сунул деньги в его огромный разорванный карман пиджака.
— Халодни вода, халодни вода, каму нада!
Босоногий мальчишка с запотевшим кувшином ворвался на перрон, в одной руке он держал что-то съедобное и уплетал за обе щеки; подвёрнутые до колен брюки его были мокрыми.
Он так туго завязал свой пояс, что выцветшая сорочка длинными, как у фрака, фалдами висела сзади. Грудка у него выпирала, как у лани, карие глаза разбегались.
Увидев нас, он отшвырнул недоеденный кусок за спину и крикнул ещё громче:
— Каму нада, халодни вода!
— Ах, если ты словами не объяснишь, то мы ведь так и не поймём, что у тебя в этом кувшине вода! В такую рань кому нужна, парень, твоя тёплая вода? — стал издеваться над ним Шаликиа.
— Дай-ка выпить пару глотков, сынок, — сказал мой дядя. Он, если б даже до этого выпил и большой кувшин, всё равно от родниковой воды не отказался бы ни за что.
— Сейчас, батоно. — Мальчик поставил кувшин на согнутое колено, вынул из кармана чистый гранёный стакан, сполоснул водой, вылил, потом, осторожно держа стакан двумя пальцами, наклонил кувшин. Пока вода лилась, журча, стакан успел весь запотеть.
— Тебе не хочется пить? — спросил меня дядя и даже протянул мне стакан.
Я хотела пить, но отказалась, потому что в который раз пожалела, что на мне не было надето белоснежное платье в горошек и оно праздно лежало на дне чемодана.
Дядя с удовольствием выпил всю воду из стакана, разгладил усы.
— Дай бог тебе здоровья, какая вкусная вода! — Сунул руку в карман, чтобы достать гривенник, но мальчик отскочил, как чертёнок, в сторону:
— Что вы, батоно?!
Мальчик с достоинством взрослого удалился. Послышалось уже издали:
— Холодни вада, каму нада…
Не думайте, что этот мальчуган так просто продаёт воду, он собирает деньги на учебники. Одна бабушка у него на этом свете и такая слабенькая. Она когда с козой идёт, то делает вид, что тащит козу, а на самом деле коза её тащит.
Так мы стояли у вокзала и ждали машину, а я искоса поглядывала на Шаликиа и первый раз заметила, какая глубокая печаль и тоска затаилась в его всегда раскосо-весёлых глазах.
Потом мы сели в длинную, голубого цвета машину, покрытую тентом, и стали медленно подниматься в гору. Долго бежал за нами Шаликиа, звал нас куда-то, а куда — одному ему известно, смеялся, чему-то радовался, а чему, было известно только ему.
Ту́та уже поспела в деревне и, осыпаясь, стукалась о землю. Объевшиеся и разжиревшие воробьи еле передвигались в тени туты.
— Хорошо, детка, что ты приехала, а то я не хотел без тебя насыпать туту в кувшины, — сказал мне дедушка Лука, сосед дяди Григоли, и стал перебирать чётки.
Дедушка расстегнул ахалухи[2], под ним была надета розового цвета ситцевая сорочка, застёгнутая на одну пуговицу. За год его голубые глаза будто бы потускнели, но они по-прежнему были улыбчивыми.
— Смотри, дедуля, — сказала я, — твой рябой цыплёнок.
Под деревом, действительно подняв хвост, ходил цыплёнок в белую крапинку и разгонял воробьёв.
Так было каждый год, будто один и тот же цыплёнок встречал меня на дедушкином дворе.
— Не соскучилась по кашице? Или уже выросла и не хочешь, — смеялась бабушка Машико и стряхивала в подол синего, в белую крапинку платья спелую туту.
В доме всё было в крапинку: и цыплёнок, и бабушкино платье, и я снова вспомнила о своём наряде и решила надеть его.
— Как это я не соскучилась по кашице! — закричала я. — Очень даже соскучилась!
Бывало, сварит кто-нибудь из соседей кашу, подойдёт к забору и крикнет мне: «Иди кашку есть!» Я и иду. Я и сейчас готова пойти есть кашу по первому приглашению.
Когда я была помладше и боялась идти в темноте, то обычно слышала слова: «Не бойся, я здесь!» — и меня встречал кто-нибудь посреди дороги или маленький Шотико́ протягивал мне худую ручку, а сам, кажется, ещё больше меня боялся темноты.
…Горит очаг. Дым поднимается медленно к небу. Тучи светлеют от луны. Из огня сыплются искры. У очага, как ослики стоят стулья-треножки. С высокого горшка скалится молодой сыр. Терпеливо висит почерневший, важно раздутый котёл, и в нём закипает каша.
Каждый поглядывал на тарелку другого, кому дали больше. С обеих сторон облизывали ложку. Луна плыла меж редких туч. И она была похожа на полную кашей тарелку. Ветерок шелестел листьями среди окроплённого голубыми гроздьями виноградника, поднявшегося на ажурный балкон.
По лестнице дома тихо поднималась собака. Корова сопела. Журавль скрипел так, будто чертёнок вскочил на него и раскачивал. Цикады старались перетрещать друг друга, а лягушки старались их переквакать.
Потом становилось так тихо, что хотелось слушать только таинственную тишину и чтоб её никто не нарушал.
Источник: https://www.libfox.ru/604932-dodo-vadachkoria-vishnevoe-derevo-pri-svete-luny.html
Книга «Детство Левы (сборник)»
Воспоминания о детстве. Примерно 1970-е годы, Москва, Красная Пресня. Книга состоит из отдельных небольших рассказов, каждый из которых посвящен какому-либо эпизоду из детства автора.
Правда, автора зовут Борис, а в рассказах он Лёва, но он сам объясняет это тем, что рассказы не столько и не только о нем, сколько о его брате и друзьях, эдакий слитный, общий образ, плюс, разумеется, что-то и от себя.
Поэтому все имена изменены.
Рассказы очень живые, искренние. Не сказать, что захватывающе интересные, с глубоким философским смыслом и высоким полётом… чего там? фантазии? мысли? ну, чего-нибудь. Но читаются они очень легко и на них подсаживаешься: готов читать еще и еще, сколько бы автор ни напёк.
Но он не графоман, он просто пишет свои воспоминания о детстве и их запас не безграничен. Насколько я знаю, есть еще вторая книга “Гений дзюдо” и третья книга “Психолог” и больше пока всё. Но я рада, что наткнулась на эти книжки и познакомилась с Борисом-Лёвой, его семьёй и друзьями.
Простые люди, в них узнаёшь себя и в тоже время узнаёшь и ещё что-то новое о людях, типа: “О, еще и вот так вот бывает! Не знал, не знал…”
Папа у мальчика – директор Трехгорной мануфактуры, не хухры-мухры. Но звездной болезнью ребенок не страдает.
Он не скрывает, кто его отец, но никогда этого не выпячивает, и вообще, чтобы об этом узнать, нужно провести допрос с пристрастием – Лёва расколется только потому, что он вообще честный парень и не склонен врать или скрывать что-то.
Но, признавшись, краснеет до корней волос и старается убежать. Наотрез отказался ездить с отцом в его служебной машине до школы. И в быту их домашнем вообще никак не видно, что отец – шишка.
Квартира обычная, двушка, мебель обычная, через много лет им удалось купить гэдээровскую полированную, но это ни об чем, она была и у обычных граждан. Карманными деньгами его не балуют, по воскресным утрам ему выдают рубль на кино, да и то со сдачи могут попросить сбегать в магазин за хлебом/молоком.
Что интересно – в воспоминаниях нет ни одного рассказа, в котором действие происходило бы в школе! Мне это понятно, я сама помню школу как один сплошной (одинаковый) день, довольно унылый, который нужно просто как-то перетерпеть и отделаться, чтобы получить право жить дальше.
А вот жизнь позашкольная в один день никак не укладывается: много всего помню, много эпизодов.
Может, тоже попробовать описать?)) Короче, явно не у меня одной такие смутно-тягостные воспоминания о школьной поре, что даже толком и не опишешь их – просто нечего описывать, рутина тягомотная, одно и то же.
Жизнь Лёвы протекает в основном во дворе и немного в контактах с родственниками. Их у него довольно много и они, как и во всех нормальных еврейских семьях, крайне общительны и горой стоят друг за друга.
Не заметила, чтобы он что-то читал.
Общение с друзьями, родителями, родственниками, игры во дворе, игры дома (абсолютно эксклюзивные, лично придуманные и затянувшие на много лет – например, игра в хоккей монетками на черном подзеркальном стекле), не очень удачные попытки контактов с внешним миром (он заика с чужими). Пожалуй, и всё. А вот о своем чтении вообще ничего не пишет. То ли ничего не читал, то ли не считает эту тему важной или интересной.
Некоторые рассказы просто уморительно смешные. Например, в первой книге рассказ о провалившемся асфальте во дворе, о том, как дети стали раскапывать землю в этой дыре – пещера же ведь!)) – и как потом при шухере быстро-быстро закопали эту яму.
А с ней вместе, вернее, прямо в нее – и штаны Лёвы. А они у него были одни! (вот, кстати, еще один штришок к бытовому положению директора фабрики). Или – во второй книге – мне очень понравился рассказ о покупке куртки.
Ничего такого особенного, просто масса забавных деталек.
Еще один момент меня удивил: среди детей и подростков был распространен обычай платных услуг. Мое детство пришлось на 1980-е и я что-то не помню, чтобы за всё про всё надо было платить.
Возможно, просто оттого, что я не интересовалась сексом, а платные услуги были именно за то, что с ним связано: посмотреть календарь с голыми японками – рубль, поучаствовать в чтении вслух эротико-порнографической книги – рубль, купить фотки “такие” – от 30 копеек до сколько продавец сможет вытянуть с покупателя. Ну и т.д. и т.п. Не говоря уж об играх на деньги. Ни разу в детстве не играла не деньги – не оттого, что я такая высокоморальная и в свои там 9-15 лет могла устоять против давления коллектива, а просто не играли у нас на деньги. Или если и играли, то меня не звали на них – уважали?) боялись?) – не знаю.
Короче, мне понравилось. 7/10 (7 – потому что все-таки не шедевр мирового уровня и просто в любимые записать не могу; но книжка хорошая.
Источник: https://www.livelib.ru/book/1000491185-detstvo-levy-sbornik-boris-minaev
Когда все было по‑настоящему · Правда Севера
Эти книги объединяет тема детства, откуда все мы, собственно, родом.
В них, по словам писателя Дмитрия Быкова, «мир… так же огромен, каким он бывает в детстве, когда жизнь полна трагедий, подвигов, отчаяния, несвободы и борьбы. Это время, когда все еще было по‑настоящему»
Борис Минаев «Детство Левы», 2011
Это самая известная и цитируемая книга писателя и журналиста, лауреата национальной детской литературной премии «Заветная мечта». Повесть в рассказах о детстве Левы Левина, обыкновенного советского ребенка, в эпоху зарождения эры телевидения и очередей за докторской колбасой. Трогательная, смешная, грустная… разная.
В незатейливости повествования – ведь ребенок всегда рассказывает просто и без обиняков – ощущаешь всю важность тех самых детских переживаний, которые когда‑то испытывал каждый, но о которых уже успел позабыть.
О том, как ужасно одному сидеть дома в ожидании родителей и уж куда страшнее выдержать поход к зубному врачу. Как трудно понять, что тебе хочется, выбирая кружки в «Доме культуры Павлика Морозова».
И как невероятно весело поливать прохожих с балкона водой из шланга, изучать прошлое по слоям асфальта, исследовать дворы и подворотни, гонять до изнеможения с ребятами в футбол.
Но бывает так непросто объяснить себе, почему нельзя сажать пчел и шмелей в литровую банку, бросать ножичек в старое дерево, быть вечным пленным «немцем» в дворовых играх…
Дмитрий Быков назвал прозу Минаева «нормальной детской классикой» и уверен, что «книги Минаева будут читать и через 20, и через 30, и через 100 лет. Дети – с благодарностью за понимание. Взрослые – с благодарностью за возвращение».
Лоис Лоури «Дающий», 2011
Роман, написанный в редком для детской литературы жанре антиутопии, вызвал огромное количество споров и вопросов, особенно важных для подростков. Почему в мире так много жестокости и боли? Почему иногда так трудно отделить благо от зла? Что будет, если устроить мир «по справедливости», устранив все различия между людьми?
Джонас, главный герой книги, живет с Отцом, Матерью и сестренкой Лили в коммуне, где идеально выстроенная система и продуманный распорядок жизни. Идеально подобраны семьи и занятия людей. Для тех, кому исполняется 12 лет, Старейшины проводят церемонию назначения, то есть выбирают дело, которым они будут заниматься в коммуне всю свою взрослую жизнь.
Джонас не был назначен, он был избран. Он узнает, что один из Старейшин, единственный в коммуне человек, который имеет доступ к книгам – хранитель воспоминаний – Дающий. Каждый день мальчик принимает от него воспоминания, переживает их, будто наяву. Светлые или страшные, они помогают узнать правду о коммуне.
Оказывается, когда‑то в мире было много боли и несправедливости. Люди вычеркнули все это из своей жизни. Но вместе с болью из жизни ушла любовь, ушли чувства и воспоминания. Даже краски ушли.
Жителям коммуны все кажется равномерно серым.
И когда Джонас начинает видеть краски окружающего мира, принимать отголоски чувств, он понимает, что жить без этого невозможно, и принимает решение покинуть коммуну…
Дэвид Митчелл «Лужок черного лебедя», 2014
Автор знаменитого романа «Облачный атлас» написал книгу, которая смело встанет в один ряд с «Томом Сойером», «Над пропастью во ржи» и «Убить пересмешника».
Жил в английском городке под названием Лужок Чёрного Лебедя мальчик Джейсон Тейлор. Джейсону исполнилось 13 лет, и жизнь для него вдруг резко меняется. Она становится невыносимой. Особенно если ты чем‑то отличаешься от одноклассников, – например, заикаешься и носишь в себе богатый внутренний мир, который невольно прорастает наружу стихами.
В книге собраны все страхи и радости, надежды и метания ребёнка, подростка с солидным списком «огромных» и «неразрешимых» проблем, в число которых никогда не входят школьные оценки.
А долгие прогулки Тейлора по окрестностям и его встречи со странными взрослыми – это тот «внешкольный» и «внесемейный» опыт, необходимый и обязательный для любого ребёнка.
Однажды Джейсон попадает в старинную усадьбу викария и знакомится там с самым колоритным персонажем романа – мадам Кроммелинк.
Всего несколько часов успела она побеседовать с Джейсоном о поэзии и музыке, но как много важных вещей и истинной мудрости успела вложить в его восприимчивую душу.
Дэвид Митчелл пишет о том, как сохранить себя, как сберечь чистоту и внутреннюю грацию лебедя, находясь на «птичьем дворе», где клюются и толкаются, а главное, о том, как вырасти сильным и вырваться за его пределы.
Нил Гейман «Океан в конце дороги», 2015
Наверное, писатель-фантаст Нил Гейман знает какой‑то секрет, который позволяет ему превратить любую историю в волшебную и увлекательную сказку, в «кусочек магии на бумаге», – как справедливо выразился один из читателей.
Герой книги – «безымянный» мальчик прячется в стране собственных фантазий от проблем реального мира. От конфликтов в семье, кричащего отца, срывающего на сыне злость за то, что растет не таким, как ему хотелось, и вместо футбола читает книги. От няни, внутри которой за маской хорошенького личика прячется чудовище, которому нравится пугать детей.
Однажды у мальчика появился настоящий друг – девочка Лэтти Хэмпсток. Она живет на ферме с бабушкой и мамой. Они не ведьмы, но много чего умеют. Приготовить потрясающий пастуший пирог, выкроить из времени дурные воспоминания, прогнать непрошеных гостей из другого мира.
А еще у них есть океан, живой океан, предстающий в облике обычного «пруда с утками». Океан, вмещающий и время, и множество миров, и при этом способный существовать даже в обычном ведре. Эта семья, в которой любят и заботятся друг о друге, мальчику кажется волшебной.
«Океан в конце дороги» – самая настоящая сказка для взрослых, правдивая и добрая, рождающая желание сохранить чистоту восприятия, веру и верность, с которыми дети познают и любят этот мир.
Ведущая рубрики – Галина Титова, заведующая отделом библиотечного развития Добролюбовской библиотеки
Источник: http://PravdaSevera.ru/culture/-pfy8861t
«Мы идем по руслу другой реки»
На первый взгляд Борис Минаев (р. 1959) – писатель противоречивый.
С одной стороны, перед нами его книги о взрослении: «Детство Лёвы» и «Гений Дзюдо», с другой – глубокий роман о трудностях жизни уже выросшего героя – «Психолог», а с третьей – выходившая в «ЖЗЛ» биография Бориса Ельцина. И это не считая многочисленных эссе обо всем на свете и редакторского кресла в журнале «Медведь». Что ж, попробуем разобраться…
– А почему Вы решили написать про Ельцина, а не про Горбачева?
– Выбирать было легко, поскольку это была не моя идея. Издательство «Молодая гвардия» почему-то именно мне предложило написать биографию. И я очень сомневался, что справлюсь. Особенно смущало то, что выход книги планировался в рубрике «Биография продолжается», Ельцин тогда был жив. И еще существовала возможность поговорить с ним, но я не успел.
– Однако биографию хорошо не напишешь, не найдя точек соприкосновения…
– Ельцин всегда вызывал во мне чувства потрясения и удивления. Журналистка Таня Малкина очень хорошо однажды сказала: он такой чужой и далекий, но в то же время удивительно свой из-за его ауры и ощущения какой-то внутренней свободы.
Это поразительное сочетание на всех одинаково действовало: на тех, кто проводили реформы, на московских интеллектуалов и дистанционно на меня.
Ельцин действительно дружил и легко общался с Эльдаром Рязановым, Марком Захаровым и Александром Сокуровым, Мстиславом Ростроповичем.
– Почему именно 1970–1990-е годы сделались Вашей темой? Ведь история Лёвы и биография Ельцина – по сути, об одном, но будто взгляд с разных точек…
– Видимых соприкосновений мало. Биография Ельцина стала для меня таким вызовом, и писательским и человеческим. Бесспорно, мне хотелось сделать ее писательской, хотя, я понимал – биограф ограничен в выводах и оценках.
Но я считал самым важным – объективно представить картину фактов, из которых складывается жизнь Ельцина. В этом смысле в книге все очень строго. В то же время в биографии на фоне проводимых реформ затронута тема судьбы целого поколения.
И, безусловно, это связано с героем моей прозы.
– А что для Вас время и его преломление?
– Для меня время всегда было материально и ощутимо. Порой важнее пространства и сегодняшней ситуации. Есть люди, которые плохо помнят, что было 10, 20, 30 лет назад, потому что они всегда смотрят вперед и живут будущим. У них так психика устроена. Я им всегда завидовал.
Ведь мое прошлое стало для меня очень существенным моментом. С юности я ощущал его присутствие в своей жизни на уровне образов, людей, воспоминаний. Собственно, «Детство Лёвы» так и родилось. В 16 лет я переехал из одного двора в другой, ощутил полное одиночество и уход моего прошлого мира.
Тогда я впервые почувствовал ностальгию. Мне все время хотелось вернуться назад, и я описал свой двор, друзей, наши игры и мою печаль. Записи я перепечатал, а через 10 лет вернулся к ним и положил в основу рассказов, которые со временем превратились в книжку. Но вышла она, когда мне было уже 42 года.
То есть вся моя жизнь прошла с этой книжкой.
– А когда Вы поняли, что рассказы про Лёву превращаются не просто в роман, а в трилогию? И в какой момент книги стали складываться не по наитию, а серьезно продумываться?
– Перед тем как появилось «Детство Лёвы», в начале 1980-х, я написал две, я их так называю, пионерские повести (первую, «Друг по переписке», даже напечатали потом в «Пионере»). И должна была появиться третья. Я начал готовиться к поприщу традиционного детского писателя.
Но опять же на волне моей ранней ностальгии, и не только по детству как таковому, а главным образом, по рано ушедшему отцу (когда он умер, мне было 19 лет), написались первыерассказы. И что-то начало во мне накапливаться. Появилось ощущение перехода из одного возраста в другой.
К тому же окружающие постоянно мне говорили, что непонятен адрес, в текстах постоянно возникают странные мотивы, видно отношение взрослого к своему детству. То есть что это не совсем детская литература. И я не знал, что с этим делать, пока в 1990-х не написал другие рассказы, из которых потом и родилось «Детство Лёвы».
Я тогда окончательно понял, что книга не совсем для детей. Рукопись отнес в издательство «Захаров», где ее напечатали. Но с самого начала «Детство Лёвы» в издательстве почему-то называли романом, что для меня было интересно и странно. В подобном заявлении была своя логика. Все-таки у рассказов разные сюжеты, а у меня вышло единое повествование.
К тому же Захаров предложил мне не искать художника, а оформить текст черно-белыми фотографиями, чтобы получилась как бы полумемуарная книга. На самом деле это конечно, не мемуары, а новеллы, где есть череда событий, сюжет, развитие действия и много чего нафантазировано. Я предложил Захарову продолжить историю и написал «Гения дзюдо».
Но когда он увидел рукопись, то очень удивился. Он ждал, что главный герой повзрослеет, превратится в подростка. Он хотел получить классическую трилогию: «Детство», «Отрочество», «Юность». А герой «Гения дзюдо» хоть и повзрослел, но не сильно. Просто многое для него стало немножечко сложнее. «Гения» издали сначала во «Времени», потом и в «КомпасГиде».
Вскоре я задумался о том, что хочу написать роман о взрослом человеке, его отношениях с миром, женщинами, страной, семьей и самим собой. В итоге появился «Психолог», внутрь которого я и вставил то отрочество, о котором мы говорили с Захаровым.
В романе шестнадцатилетний герой с легким диагнозом – заикание – попадает в детскую психиатрическую больницу, где у него случается первая любовь и настоящая дружба. Там же я пытаюсь описать атмосферу 1970-х и тот разлом общества, при котором внутри одной культуры рождалась другая. И когда издательство «КомпасГид» опубликовало все три книги, было решено назвать это трилогией. Но весьма условно, ведь две ее части – по сути, одна книжка.
– Как получилось, что Лёва в итоге вырос и превратился в не очень удачливого психолога, у которого, прямо скажем, полная неразбериха и с детьми, и с женщинами, и вообще с жизнью?
– Когда я писал «Психолога», мне хотелось найти персонажа, который, не будучи частным детективом или человеком в погонах, не занимаясь правоохранительной деятельностью, мог бы все же вторгаться в жизнь чужих людей, помогать им или как-то участвовать.
К тому же однажды мне рассказали о частнопрактикующем психологе, приглашенном к ребенку со страхами… Меня это безумно увлекло, я себе представил родителей, ситуацию. Потом прочел про одного известного московского человека, при разводе забравшего у мамы маленького сына.
Сопоставив несколько сюжетов, я пришел к выводу, что мой герой будет психологом. Но о психологии я ничего не знал. Строго говоря, с профессиональнойточки зрения книгу читать невозможно. Лёва нарушает главный закон непричастности: у него возникают личные отношения с пациентами, чего не может или не должно быть в принципе.
И последней каплей в этой истории стал кризис главного героя. Ведь для меня описать человека, просто раздающего рецепты счастливой жизни, казалось невыполнимой задачей.
– Мне кажется, ни на одного сегодняшнего героя читателям не хочется быть похожими, равно как ни один персонаж не вызывает серьезного отрицания. И это тенденция. Каков типаж современного героя?
– Конечно, для меня Лёва – герой, и это моя попытка найти типаж современного человека, преодолевающего отчуждение. А отчуждение – главная трагедия сегодняшнего мира. Оно во всем. Оно везде. Поэтому, может быть, и персонаж выглядит так негероично. В этом тоже своя правда. Лёва сам раздираем противоречиями, что вызывает доверие к нему.
Но коль уж возник разговор о типаже в целом, то говорить стоит о том, что сегодня обществу не хватает мужского поведения, поступка. Нет человека, которым хочется восхищаться. Но не надо забывать и другое – мы выросли на образцах русской прозы и идем по руслу другой реки.
В нашей литературе изначально, в момент ее зарождения в ХIХ веке, возникла тема лишнего человека, то есть негероического, противоречивого, вызывающего неоднозначную реакцию. Все эти люди, вроде Пьера Безухова, Печорина, очень странные, неприкаянные, невписывающиеся. Как правило, они – герои с неоднозначными поступками.
И как сделать такого человека привлекательным? Не знаю. Пока еще не придумал.
– Недавно мы с Николаем Александровым делали интервью, и он сказал, что современная русская литература провинциальна. Что Вы об этом думаете?
– Если речь идет об экспериментах со стилем, чего-чего, а их сейчас много. Шишкин, Пелевин, Сорокин, из молодого поколения – Абузяров, например, да и многие другие. Проблема, на мой взгляд, в сюжете и герое, который бы отвечал времени. Например, какработает популярныйФилип Рот. Его герой проходит через десятилетия, через эпохи, сохраняя при этом цельность.
А в России ни у одного прозаика нет ощущения временной целостности. В самых ярких вещах все равно нет ощущения плавности жизни, ее течения. Вся сегодняшняя проза – жуткий протест против жизни как таковой. А читатель жаждет гармоничного восприятия мира, каким бы он ни был.
И даже литературный панк Сорокин, условно говоря, позволяющий себе писать на голову жизни, может предложить лишь странную гармонию. Так как онживет будто в ином времени. Отчасти это проблема русского трагизма. Отчасти безвременья. Попытка гармонизировать жизнь есть в женской литературе. Например, у Улицкой. Но это совсем другая история.
Ведь женщина, садясь за стол, как правило, все равно пишет о том, как ей больно и тяжело… Пишущая женщина почти всегда говорит о женском страдании. Даже не знаю, почему, но это так. Внутри прозы всегда страдание.
– Вы автор автобиографической прозы, колумнист, биограф. Как разделяется личный опыт, преобразующийся в публицистический текст, и опыт, ложащийся в основу прозы? Где для Вас грань?
– Сейчас я мало занимаюсь публицистикой. Но в золотой период «Огонька», когда мне разрешали писать, что хочу, я придумал свой жанр эссе обо всем на свете. Конечно, книг я написал меньше, чем мечтал, они требуют огромного внутреннего сосредоточения. Мне редко удается достичь такого состояния.
Мне не хватает времени, одиночества, а может быть, какой-то внутренней силы, чтобы постоянно писать прозу. Но, тем не менее, писательский взгляд на вещи всегда требовал выхода. И жанр таких вот «заметок ни о чем» в 1990-е – начало 2000-х помог воспитать в себе уверенность, набить руку, что называется.
Я много писал о самых разных вещах: фотографиях, спорте, театре, который полюбил. Проще говоря, находил темы для эссе, писательских высказываний. И это другой опыт, не пересекающийся с прозаическим. Да и проза для меня строится совершенно классическим образом – герой, сюжет и так далее.
В эссе же персонаж – это я, а сюжет – время, о котором мы говорили.
– А еще Вам журнал «Октябрь» однажды дал премию за статьи о театре. Расскажите, когда и как началось увлечение им?
– С того момента, когда моя жена еще, не будучи женой, сказала: «А не пойти ли нам в театр?».
В советское время у меня не было возможности доставать билеты, на черном рынке они стоили слишком дорого, был страшнейший дефицит, такой же, как вырезка или сухая колбаса, и мы ходили туда, куда каким-то чудом можно было попасть. Например, на Малую Бронную (на Эфроса). Иногда в «Ленком».
На Таганку было совсем невозможно. И так вышло, что в тотрасцвет советского театра я многое пропустил. А, работая в «Огоньке», хоть что-то наверстал. Тогда-то и началась моя дружба с некоторыми театрами: «Школой современной пьесы», «Современником»… Сейчас театр и хождение туда – просто мой образ жизни.
Попадая на очередной спектакль, я всегда пытаюсь понять, зачем они это делают. Ведь каждая новая постановка Чехова, Шекспира, Островского всегда соотносится с нашей жизнью, и это как шифр, как загадка, как шарада, разгадывать которую мне доставляет невероятное удовольствие.
– И последний вопрос: Вас как человека, пишущего о детстве, не смущает то засилье проблем, которое появилось сегодня в этой литературе?
– Не смущает. Ребенок, как и взрослый, оказывается в мире отчуждения и вынужден реагировать на происходящее. К тому же с 1990-х годов у нас наметился разрыв поколений. И такая вещь, как читательский запрос, сегодня исходит чаще от родителей. Они приносят детям свои книжки, читанные в детстве.
А в Европе, наоборот, угадали тенденцию и смело говорят о детских проблемах. Может быть, это не самая великая проза, но она идет в правильном направлении. Если детям давать только то, что читали папы и мамы, дедушки и бабушки, то детская литература в принципе исчезнет как понятие.
Ребенку нужен близкий герой, сегодняшний. Одними сказками читателя не накормишь. Да и в сказках этот герой тоже нужен. Поэтому если отдельные представители нашего цеха пытаются идти в эту сторону – хорошо. Если они просто эксплуатируют тему – плохо.
И не стоит забывать: прежде чем появится одна хорошая книга, будет написано десять не очень удачных.
Источник: Читаем вместе
Источник: https://ZenOn74.ru/krug-obsheniya/my-idem-po-ruslu-drugoi-reki
Загрузка...
